Первоначально на месте Кяхты располагался большой песчаный холм, на котором позднее вырос город, ставший «столицей» Сибирской торговли.
Ключевыми датами, которые обеспечили появление Кяхты как важного торгового и экономического центра были Нерчинский договор 1689 г. и Кяхтинский трактат от 14 июня 1728 г. (подписанный маньчжурским правительством Цинской империи с Россией).
Если до 1728 г. торговля России с Китаем была практически полностью караванной, то начиная с 1728 г. она принимает вид приграничной торговли с сохранением некоторой роли караванов.
Сохранилось достаточно много изображений, планов и видов Кяхты, выполненных как отечественными, так и зарубежными авторами.
Значительная часть гравюр и рисунков относится к XVIII в..
Активный торговый период в Кяхте приходился на 2-3 месяца в году
(часто это был январь или февраль).
Согласно китайским источникам торговля с Россией в приграничных районах (и в Кяхте – в частности), в период с 1762 по 1800 гг. прерывались четыре раза. Согласно российским источникам перерывы в торговле с китайцами, в этот же период, с 1762 по 1800 гг., имели место 14 раз.
Такие перерывы вынуждали Россию проводить закупки чая в Европейских странах и, в частности, в Англии. Закупка чая в Англии была России не выгодна из-за высокой стоимости чая, который доставлялся туда кораблями из того же Китая.
При продаже в Россию доставлявшийся через Англию и другие европейские страны чай включал ещё и доход для торговых посредников и судовладельцев этих стран, а также их расходы на доставку чая морем из Китая.
Кроме того, покупка чая не у производителя вела не только к переплате за товар, но и к тому, что русский потребитель оплачивал из своего кармана развитие иностранного бизнеса, построение логистических цепочек и ряд прочих расходов и издержек.
Существует достаточно известная французская гравюра «Кяхта», которая входила в достаточно большое издание, выпущенное во Франции в 1783 г., на которой представлен общий вид на Кяхту второй половины
XVIII в..
На 1780 г. пуд чая, ввозившегося из Китая, стоил в России 11 рублей, а из Западной Европы – 52 рубля. И это при том, что чай, закупаемый напрямую у китайцев в Кяхте, имел более высокое качество!
В периоды перерывов в торговле, большие потери, от снижения притока налогов и сборов, несли как российская, так и китайская стороны.
В отдельные годы только прямые потери российской казны от отсутствия торга составляли 600.000 рублей. Для примера можно сказать, что торговый оборот всей Сибири в эти же годы составлял около 3.000.000 рублей.
Во второй половине XVIII в. происходит превращение Кяхты из своего рода торгового города в торговую факторию. В Кяхте остаются только купцы и приказчики, а все те, кто обеспечивал функционирование чайной торговли, но не принимал участия в оптовой торговле, выселяются в Троицкосавск.
Путь в Китай был крайне сложен и опасен даже позднее – в 1820-е гг.
Что уж говорить о XVIII в.!
Известный русский художник-академист Ф.Г. Солнцев вспоминает, что ему было предложено отправиться стипендиатом от Академии, но не в
Европу, что было уже традиционным для продолжения обучения русских художников того времени, а в Пекин, на четыре года.
Ф.Г. Солнцеву дали рекомендательное письмо к одному из известнейших русских востоковедов Н.Я. Бичурину (Архимандрит ИакинфБичурин). Встречу с известным русским востоковедом художник описывает так: «На другой день, рано утром, я отправился к о.[отцу] Иакинфу. Он принял меня ласково, удержал до позднего вечера и много рассказывал как о путешествии в Китай, так и о тамошней жизни. От о. Иакинфа я узнал, что в Китае мне придётся пробыть не 4 года, а по крайней мере 12; в случае же кончины нашего императора или китайского я рисковал остаться там гораздо долее. Кроме того, о. Иакинф рассказывал мне о трудностях, сопряжённых с путешествием в Китай, о неудобствах жизни там и т.д. Наконец, когда о. Иакинф узнал, что у меня есть отец, мать и вообще родные, то прямо отсоветовал мне предпринимать столь дальнее и рискованное путешествие [выделено мной. – И.С.]».
Торговля чаем, вывозимым из Кяхты уже в конце XVIII в. была исключительно прибыльной. Ряд чаеторговцев, того периода времени, постоянно вели свои дела из Москвы, а закупки в Кяхте поручали доверенным лицам, приказчикам или партнёрам фирмы.
К концу XVIII – начала XIX в. относится любопытное описание деятельности одного из чаеторговцев. Хотя в источнике его фамилия частично скрыта (дана в сокращении с инициалами), по ряду причин есть основания полагать, что данная история подлинная, а не является мистификацией автора воспоминаний.
Имеет смысл привести объёмную авторскую цитату, которая позволит осознать и объёмы чайной торговли конца XVIII – начала XIX в., и понять особенности менталитета некоторых российских чаеторговцев того времени:
«<…> был в Москве один первой гильдии купец П.И. Кж., который вёл большую торговлю чаем. Он через приказчиков разменивал в Кяхте, а здесь лично производил оптовую продажу, ни доверяя никому отпуск [продажу покупателю. – И.С.] ни одного цибика. Такой был подозрительный и скупой, что сам каждодневно ходил на рынок за провизией для семейного продовольствия, которое в будни ограничивалось расходом меньше рубля ассигнациями. Стряпня и всё в доме исполнялось одною кухаркою, в праздники пироги готовила сама хозяйка, беспрекословно исполнявшая наказы своего благоверного, который тогда только был доволен, когда урывал где из самого нужного копейку экономии. Скаред был неимоверный! Кяхтинские его доверенные возвращались в Москву всегда в апреле месяце с личной отчётностью. В этой отчётности нельзя было писать расход в настоящем виде: съест! Нужно было лукавить и сокращать все цифры на показ строжайшей во всём бережливости, иначе самый честный и действительно бережливый человек полетит с места.
Поневоле усваивалась привычка обманывать, навёрстывая передержку против показанного стороной. Один из приказчиков сам мне говорил, что когда они возвращались из Кяхты в Москву и проживали в Москве за покупкой [в период закупки. – И.С.] для Кяхты товаров, то секретно получали с продавцов верховые проценты, которыми и покрывали не выставленные по счёту хозяйские расходы; то же и в Кяхте делали пи размене, так что и на их долю оставались частицы, равные всему их жалованию. А в три месяца, что они жили в Москве в хозяйском доме, должны были дров наколоть на целый год, двор и конюшни вычистить, пред домом мостовую починить, все чёрные работы лично исправить и тем доказать свою рачительность о соблюдении хозяйских интересов. Не то – расчет, с ласковым присловьем: «Ну, любезный, я рассчитываю вас за то, что вы при мои глазах не хотели потрудиться: посудите сами, как же я же могу надеяться на вашу заочную службу?»
Так скаредничал Кж. не для обеспечения семейства и будущего потомства, а только для того, чтобы, раскрыв сундук, полюбоваться на мешки с золотом и посчитать билеты Сохранной казны. От него не перепадало ни церкви, ни страждущим, ни благотворительным заведениям. Даже в общих пожертвованиях никогда не участвовал. А семейство! Он не допускал домашним пользоваться самыми скромными удовольствиями, ворота всегда на запоре, вечером ни входа, ни выхода, ни своим, ни посторонним, и единственного своего сына и наследника лишил образования, ограничив его умением читать, писать, выкидывать на счётах
[считать. – И.С.]. На семнадцатом году от роду женил сына на дочери любимого своего приказчика В.И. Ш. [Ш. – скрытая фамилия, В.И. – имя и отчество. – И.С.], для того только, чтоб избежать расходов на свадьбу, и потому, что невестка из небогатой семьи послушнее привыкнет к заведённому в доме порядку…. Одно слово, семейство смотрело на него как на притеснителя и ждало его смерти, как праздника.
В 1819 г. кривая [смерть. – И.С.] и пришла. Оказалось, товаров и билетов [государственных казначейских. – И.С.] на шестнадцать миллионов ассигнациями, да четыре миллиона в Сохранной казне на особом условии, чтобы наследник получал с них одни проценты, а самый капитал оставался (тоже из процентов) для будущего потомства. Всё это досталось единственному и совершеннолетнему сыну, который при жизни отца не смел одним рублём распорядиться. И вдруг у него миллионы!
У опытного даже человека закружилась бы голова, что же у купеческого сынка, в отцовской зависимости не знавшего даже о театре?..
Тут подвернулся тоже один тоже молодой купчик Кв., избалованный малый, которому не много стоило труда расположить к себе недалёкого Кж. Он в короткое время свёл его с компанией кутил и постепенно вовлёк в распутство. Началось с того, что торговля была поручена тестю, верейскому купцу В.И. Ш., который, видя лишь свой интерес, не позаботился поддержать зятя, а даже сам принимал участие в гульбе. В два года Кж. и Кв. прославились своими показами. Раз они, напоив одного архимандрита, прокатили его по городу с тыквой на голове, вместо клобука.
За эту дерзкую шалость Кв., как главного зачинщика, отдали в солдаты. Кж. отделался деньгами и от того вошёл в такой форс, что даже имел потом наглость, будучи почётным членом Московской коммерческой практической академии и узнав, что она нуждается в средствах, в 1824 г. предлагать тридцать пять тысяч рублей с тем, чтоб ему исходатайствовали [орден] Владимира 4-й степени или хоть Анну 3-й. Разумеется, ему не удалось, так он ограничил своё пожертвование только двумястами рублей.
Однако глупое честолюбие его пошло на пользу. Задетый за живое отказом, богач захотел во что бы то ни стало иметь орден. Для этого он выстроил образцовую суконную фабрику, которую расчётливый хозяин ни за что бы не поставил: купил С., загородную дачку в семи местах от Москвы, возвёл там фабричные корпуса, для жилья дома в готическом вкусе, выписал тайком из Англии паровые машины и все фабричные принадлежности, которые тогда весьма трудно было иметь (потому что вывоз их из Англии безусловно был запрещён, и Кж. добился их лишь за большие деньги); пустил фабрику в ход. сукна оказались лучшего качества; тем прославился и добился-таки Владимира, а государству принёс выгоду.
Сам же Кж. не вывез. Может быть, при поддержке тогдашней тарифной системы и получил бы барыш, но лично он делом не озаботился, а поручил управление фабрикой человеку беспорядочному и корыстолюбивому, так что к 1830 году десять миллионов здесь ухнуло. Фабричное движение остановилось. По просьбе Кж. завещанный неприкосновенный капитал, четыре миллиона, из Опекунского совета разрешено было правительством выдать для дальнейшего производства сполна. Но при беспечности распоряжений и кутежах ненадолго их хватило. Потом пошли займы за высокие проценты, и несостоятельность. Фабричные заведения после многолетнего секвестра обратились в развалины, едва выручили за них тридцать тысяч на уплату долгов, а ведь устройство их стоило более трёх миллионов. Сам хозяин остался уж в каком незавидном положении!
Жаль, потому что с его-то почину сукна для китайского размена работаются [изготавливаются. – И.С.] на московских фабриках и минула надобность выписывать [заказывать. – И.С.] для кяхтинской меня сукно под названием Мизирицкого из-за границы, да и другие сорта, какие требуются для внутреннего употребления, стали изготовляться в России, особенно как поразводили у нас испанских овец и заграничные машины начали получаться без затруднения, дешевле против выписки Кж. на восемьдесят процентов».
Даже если бы вся описанная современником событий, в воспоминаниях, история была выдумкой, - даже в этом случае она в полной мере отображала и ментальность, и быт многих купцов конца XVIII – начала XIX вв., которые и вели торговлю чаем с китайцами через Кяхту.
Подобная скаредность известна по многим биографиям чаеторговцев того и даже более позднего времени и зафиксирована более ценным архивным материалом, нежели воспоминаниями – источником личного происхождения.
Бешеные, шальные деньги от кяхтинского торга не всегда оказывали благоприятное воздействие на потомков тех, кто их начинал зарабатывать. Хотя были и другие, более позитивные примеры, когда капиталы отцов дали их детям возможность реализоваться в научной и творческой среде.
